Сама не помнит, как так получилось, но свою тайну она открыла несколько лет тому, своей двоюродной сестре Лидии, которая жила раньше в Луцке, но после замужества переехала в Белоруссию в город Гомель.
Кто не удержал тайну, Степанида не знает, хотя больно уж детально расспрашивала её Лидия обо всём в их последнюю встречу.
Несколько месяцев назад она получила письмо с незнакомым штемпелем из другого государства.
Письмо было из Израиля от Авраама – настоящего отца Рахили. Все эти годы он искал дочь.
Не смогла старая женщина, ввергнутая в водоворот цепко не желавших её отпускать видений прошлого, показать это письмо дочери, не раскрыв прежде секрета всей своей жизни. И вот настал этот час!
Она уходит. Трясущимися руками старушка подняла подушку и, взяв оттуда положенный днём пакет, вручила дочери.
Всё это время Клава слушала мать, затаив дыхание. Не проронив ни слова, она взяла в руки пакет. Клавдия вопросительно смотрела на эту посылку из неведомого ей прошлого и не решалась заглянуть внутрь.
Степанида решительно протянула руку и, вновь взяв в руки конверт, перевернула его открытой стороной на кровать. Оттуда выпали медальон, пожелтевшая от времени фотография и конверт с письмом.
Клава, внезапно опустившись на колени и обхватив руками седую, сгорбленную мать и, зарывшись ей в колени, воскликнула:
- Мама! Мамочка! Вы для меня единственная!
Две женщины плакали, обнимались, целовали друг друга и снова плакали.
Клавдия уложила мать в кровать и взяла в руки фотографию. Она долго всматривалась в незнакомые лица.
Господи! До чего же она похожа на парня с фотографии. Неужели же это её отец?
Мать… эта женщина с такими красивыми глазами её настоящая мать?
Вертя в руках тоненький золотой листочек на цепочке, Клавдия взглянула на Степаниду.
- Прости меня, дочка, - слабеющим голосом произнесла мать.
- О чём вы, мама? Вас не за что прощать. Вы мне и есть настоящая мама.
- Скажи, что прощаешь, скажи мне это, дочь моя, - повторила старая, уставшая от жизни женщина.
- Прощаю! – произнесла тихо Клавдия. - Вам надо отдохнуть. Поспите немного.
Она старательно укрыла маму и, поцеловав, вышла из её спальни.
Через час она тихонько подошла к матери. Степанида лежала с открытыми глазами, лицо её разгладилось, словно помолодело. Она не дышала.
* * *
Авраам сошёл с поезда и медленно, оглядываясь, побрёл вдоль перрона, вплетаясь в поток спешащих к выходу пассажиров.
На этой земле он родился. Внезапно сердце окутала какая-то непередаваемо-сладкая волна узнавания.
Сколько же лет он не ступал на эту землю? Сейчас он руководствовался только чувствами, не поддаваясь никакому голосу рассудка. Зачем ему логика? Ведь даже самая железная логика подвержена коррозии! А чувства? Они идут своими, не поддающимися предсказаниям путями. Да, он избрал свой единственно правильный, как ему кажется, наполняющий сердце благоговейным трепетом путь. Путь истинного иудея! И не жалеет об этом!
Но он всего лишь человек. А человеку свойственно возвращаться мыслями в своё прошлое, к истокам милого сердцу детства. Где-то там, в подсознании, перемежаясь с родными сердцу образами, хранится даже тонкий аромат матиолы, источаемый летними вечерами на клумбах вскормившей его земли.
Была весна. Апрель вступал в свои владения торжественно, не спеша. В воздухе витали свежесть и возбуждение. Оно царило везде. Влившись в поток спешащих и радостных людей, Авраам вышел из здания вокзала и двинулся вдоль улицы. Лёгкий ветерок, словно лаская, раскачивал ветки деревьев с набухшими почками. Некоторые из них уже раскрылись крошечными зелёными листочками, блестящими в лучах солнца такой невинностью и детскостью, что захватывало дух.
На пропитанной влагой почве появилась первая травка. Снег уже сошедший с городских улиц ещё кое-где серыми заплатами лежал на земле.
Последний раз он был на украинской земле тридцать семь лет назад, в 1945 году.
После окончания войны Авраам приехал в Луцк. Но на улице, на которой они раньше жили, он не нашёл ни Сары, ни хоть одного знакомого еврея… Он ходил из дома в дом, от лавочки к лавочке, где обычно сидели старушки, всем показывая фотографию Сары. Он узнал, что все евреи были согнаны в гетто, и большинство из них были расстреляны и закопаны за городом.
Лишь одна проживавшая рядом с гетто смутно знакомая старушка смогла пролить хоть какой-то луч света на тёмную и глухую стену неизвестности.
Она сообщила Аврааму, что видела пару раз Сару с ребёнком на руках. Она же видела скорбно бредущую процессию евреев в их последний путь. Но Сара брела одна, это бабка Пелагея (так звали бывшую соседку) хорошо заприметила.
И уже угасшая было надежда, вновь вспыхнула в сердце Авраама мерцающим маячком.
Ещё несколько месяцев молодой человек безуспешно пытался разузнать в городе что-то новое, но всё тщётно.
Авраам знал, что согласно пророчеству Моисея, годы изгнания искупят грех его когда-то восставшего против Творца народа. Он, как и другие евреи, обязан вернуться на свою историческую родину. Решение было принято. Как он будет добираться на свою Землю Обетованную, он ещё не знал. А пока решил направиться в Польшу.
Прощание с городом было горьким и безрадостным. Не мог он больше здесь оставаться.
Последние дни пребывания в Луцке Авраам провёл с однополчанином Сергеем. Ему и поручил, по возможности, не упускать из вида любую информацию, которая могла бы пролить свет на место нахождения его ребёнка.
Потом был трудный и утомительный путь в родные палестины.
Еврейские мудрецы говорят, что «в милосердии и прощении мёртвые нуждаются не меньше, чем живые. Искупление живых зависит от их деяний. Искупление для усопших – от молитв, произнесённых живыми, и добрых дел, совершённых живыми ради усопших».
Авраам молился. Он не забывал свою Сару и верил, что когда-нибудь Творец даст ему знак, и он найдёт своего ребёнка.
Он долго не женился. Уже и седина серебристыми прядями украсила виски.
Но время лечит. Оно затирает горькие переживания, острую боль потери, откладывая экстракт спрессованных чувств в нашу память, эту непостижимую ячейку вечности.
Авраам много лет прослужил в израильской армии.
Настал день, когда он на юбилее приятеля познакомился с молодой женщиной Орит. Она была вдовой, её муж погиб в войне Судного Дня. Они начали встречаться. А потом поженились.
Авраам вновь был счастлив! У него была семья: любимая жена, подрастали гордость и радость всей его жизни – два сына!
Он ходил в синагогу, свято соблюдал заповеди, ритуал, «мицвот». Авраам верил, что пока он их соблюдает - Завет с Творцом нерасторжим!
В сердце его всегда оставалось светлая память о его невинно убиенной первой жене Саре.
Он ни на миг не прекращал поиски своего ребёнка, он чувствовал, он знал: ребёнок жив!
И вот, спустя столько лет, он опять на украинской земле.
Все эти годы он поддерживал связь с Сергеем, не забывая при этом время от времени посылать запросы в Красный Крест и другие инстанции.
Было много писем, запросов, тревог… и, наконец, в беспросветной темноте отрицательных ответов забрезжил свет.
Авраам получил письмо от Сергея, который сообщал, что, кажется, нашёл его дочь.
На этот раз всё было как-то ещё более запутанно и сложно. Один раз, лет семь тому, он уже испытал ложную тревогу, а в результате произошла ошибка. Сын (а он думал, что это его сын) оказался по подсчётам на год старше его ребёнка. Да и другие данные не совпали, хотя имя расстрелянной из гетто женщины, было Сара. И она была лучанкой.
Сергей был приглашён на свадьбу племянника в Гомельскую область. Там и познакомился с Лидией. Слово за слово…
Прежде, чем сообщить бывшему боевому другу ошеломляющую новость, он, не теряя контакта с Лидией, провёл маленькое расследование. И только, убедившись в том, что на этот раз ошибка исключалась, написал обо всём Аврааму.
Сколько же всего передумано! Ведь какую грань человеческого миропонимания ни рассматривать, в рамках любой религии есть огромное множество точек зрения по любой теме, по любому вопросу. До чего же всё в этой жизни сложно!
Но его ребёнок, его дочь нашлась и это главное! У него есть дочь, и есть внучка! Они еврейки!
Рав сказал: «Люби её!» И он будет любить их! «Возлюби ближнего, как самого себя…» Они не просто ближние, они несут в себе кровь их с Сарой предков, их кровь!
Наконец, Авраам смог написать письмо своей дочери, которую звали Клавой.
Ответа ему пришлось ждать полгода. Вся его семья ожидала этого события.
А было так. Однажды, когда все они собралась за обеденным столом, и после молитвы приступили к трапезе, Авраам торжественно объявил:
- Жена моя! Сыновья! Нашлась моя дочь! Она ответила!
За столом внезапно зависла такая тишина, что, казалось, слышно, как бьётся сердце каждого из них.
Все молчали. И вдруг младший сын Шауль, ковыряя вилкой в тарелке и не поднимая глаз, произнёс:
- Но отец, она из другой страны! Она другой веры!
- Сынок, она еврейка! Она моя дочь! Мы всегда должны помнить, что в душе каждого еврея навечно отпечатаны десять заповедей! Мы должны быть терпеливы и милосердны! И помнить только об узах крови, соединяющих нас этими священными заповедями, первая из которых гласит: «Я, Всевышний Бог ваш…»
- А как же быть с тем, что она не кошерна? – вклинился в разговор Моше.
- Дети мои! Вы знаете, что нашу благословенную Эрец-Исраэль называют «землёй, текущей молоком и мёдом» (Исход 3:8)? – спросил Авраам.
- Вымя коров, где находятся в контакте мясо и молоко, не кошеруется. Верно? – продолжил он, - и пчёлы, как вы знаете, также являются некошерными. Но получаемое из вымени молоко, а также, мёд, являющийся продуктом пчёл – уже кошерны.
- Поэтому, и молоко и мёд воспринимаются, как символы исправления, означающие нашу Святую Землю. Ибо Эрец-Исраэль, принимая в свои объятия евреев, далеко не всегда кошерных, воспитывает их и исправляет.
- И ещё, - на минуту задумавшись и, словно бы устремив куда-то вдаль свой взгляд, произнёс Авраам:
- Если мы будем выполнять в нашей религии только физические действия, думая при этом, что так достигнем цели, то впадём в заблуждение.
- Мы должны действовать, подчинять свои поступки высшей духовной цели, а, значит, становиться друг к другу добрее, благороднее. Мы должны научиться любить!
Обед давно остыл, а они всё говорили. Авраам давно готовился к этому разговору, понимая высочайшую ответственность за каждое произнесенное им слово.
* * *
После смерти матери Клавдия долго не решалась ответить на зов отца. Да и что она знала о нём, о евреях? Разве, что, как писал Гейне: «Христиане думают, что они знают евреев, потому, что видели их бороды». Но неотступная мысль о том, что где-то на Святой Земле живёт человек, которому она обязана жизнью, уже накрепко засела в её голову.
Господи! Сколько же теперь мыслей роилось в жужжащей, как улей, голове Клавдии!
Она раскрыла мамину Библию.
Женщина всю жизнь, считавшая себя атеисткой и сдававшая в училище экзамены по атеизму на «отлично» задумалась, а думать ей было над чем.
Главной идеей Спасителя, является проповедование любви к ближнему, которого необходимо любить, как самого себя! Смерти нет и жизнь вечна!
Но то же самое утверждает Всевышний, который является Единым, Всемогущим Творцом всего сущего в которого свято верят иудеи. Иудеи…, а она-то кто?
Да и десять основных заповедей те же…
Где-то она читала: «Христос никогда не говорил о том, что Он отрекается или отвергает религию Авраама, совсем наоборот, Он вовсю из неё черпал».
«Не думайте, что Я пришел нарушить закон или пророков; не нарушить пришел Я, но исполнить, - читала с непонятным трепетом в душе Клава, - Ибо истинно говорю вам: доколе не прейдет небо и земля, ни одна иота или ни одна черта не перейдет из закона, пока не исполнится всё» (Матфей 5: 17-18)
Как же это понимать?
Наученная мыслить как материалистка, Клавдия словно ступила на новую заставляющую её думать как-то по иному ступень.
Вихрь неведомых ранее чувств, размышлений, сомнений захлестнул её ранее казавшуюся такой понятной жизнь.
Она еврейка… Но ведь она украинка! Как это возможно?
Ей дорога каждая травинка на этой родной земле, и её певучая, журчащая, как родник по весне, речь, и даже эти перекосившиеся от старости перила, обрамляющие ступеньки в её дом.
Отец… У неё есть отец! За этим незнакомым ей по жизни словом скрывается кто-то, кто ищет её всю жизнь, как он написал в своём письме.
Ещё и ещё Клавдия перечитывала письмо, вначале ударившее в неё, как разряд молнии.
Но теперь, когда Клавдия знала наизусть его каждое слово, и каждую запятую…
Она непонятным образом начала чувствовать всю ту боль и мытарства ищущей и страждущей души, и тепло, и надежду, которые исходили от этого письма.
За ним стоял живой человек! Живой! Её отец!
Имеет ли она право не ответить на этот зов души?
Любовь! Вот оно то связующее звено, которое соединяет в неразрывное целое всё и вся, возвышаясь над мелочностью будней, внутренним эгоизмом, религиями и нациями!
И слушая лишь своё сердце, Клавдия решилась и написала ответ в Израиль.
Получив её письмо, отец тут же позвонил по указанному в письме телефону, а через две недели приехал сам.
Клавдия открыла дверь и замерла.
- Дочь моя! – протянул к ней, переступая через порог, дрожащие руки высокий, чуть грузный мужчина.
И она, сама не понимая, как это произошло, кинулась в его объятия. Они плакали, рассматривали старую фотографию и медальон, который был немедленно узнан Авраамом, и говорили, говорили…
Потом пришла Оленька. Когда девушка с белым букетиком в руках, как вихрь влетела в квартиру, Авраам замолчал на полуслове и только, схватившись вдруг за сердце, прошептал:
- Сара!
- Я не Сара, я Оля! Девушка шагнула к Аврааму и смущённо протянула букетик подснежников.
После обеда они посетили могилу Степаниды. Авраам был молчалив и торжественен.
Внезапно он протянул руку и, сам не понимая, что делает, ласково прикоснулся к овальному портрету грустно глядевшей на него украинской женщины.
Аврааму вдруг показалось, что время исчезло. Только волна бесконечной благодарности, исходящая откуда-то изнутри его взволнованно трепещущего сердца, и что-то необъятно тёплое и светлое…
Этой мужественной женщине он обязан спасением своей дочери! Затем, как бы невзначай, он смахнул набежавшую слезу, и тихо произнёс:
- Пусть будет благословенна твоя память, Степанида!
Ночью Аврааму снилась Сара, её улыбка, её глаза.
- Дочь моя! Сара! – бессвязно шептали уста, вперемешку со словами на иврите.
Утром Клава подошла к двери, не решаясь постучать. Она слышала непонятное бормотание.
- Молится, - подумала она, и тихо отошла. Через некоторое время, чутко вслушиваясь в тишину, она постучала в дверь.
- Доброе утро! С улыбкой произнесла она.
- Светлое утро, дочка, - ответил Авраам, сидя на кровати и что-то спешно записывая на клочке бумаги, напоминающей Клаве какой-то билет.
- У вас не найдётся чистого листочка? - спросил Авраам.
- Я сейчас, метнулась Клава и уже через минуту появилась в дверях с листочком в клеточку. Она ещё хотела что-то сказать, как и полагается, спросить, как спалось, но Авраам предупредительно поднял вверх руку. Затем, взяв листочек, стремительно, бормоча что-то под нос, начал писать.
Закончив писать, он старательно свернул листок и вложил в дипломат.
К разделу добавить отзыв
